| СТОП-КАДР |
| ПРЕДЫДУЩИЙ ПУНКТ | СЛЕДУЮЩИЙ ПУНКТ | КАРТА МАРШРУТА | К НАЧАЛУ ЭТАПА | НА БАЗУ |
 |
«-… Я понял, что они стреляют, когда со всех сторон увидел трассирующие пули. Приборная доска у меня разлетелась. Потом я заметил лёгкий дымок, но совсем лёгкий! Откуда-то спереди. Я подумал, что это… вы знаете, там есть соединительная трубка… Пламя было несильное…
Сагон морщится, напрягая память. Ему кажется важным, чтобы мы знали, сильное было пламя или не сильное. Он колеблется. - А всё-таки… там был огонь… Тогда я велел им прыгать… Потому что огонь за десять секунд превращает самолёт в факел! - Тут я открыл люк. И зря. Пламя потянуло в кабину… Мне стало не по себе. На высоте 7000 метров паровозная топка изрыгает прямо вам в живот потоки пламени, а вам немного не по себе! Я не хочу грешить против Сагона, и потому не стану превозносить его героизм или его скромность. Сагон не признал бы за собой ни героизма, ни скромности. Он сказал бы: «Нет, мне действительно стало немного не по себе…» И он явно старается быть точным. К тому же я убеждён, что поле действия сознания совсем невелико. Разом оно вмещает только одну проблему. Если вы дерётесь на кулаках и захвачены стратегией боя, вы не ощущаете боли от ударов… Мир Сагона ограничивался рукояткой откидного люка, кольцом парашюта, которое он искал, и техникой спасения экипажа. «Вы прыгнули?» Молчание. «Есть кто-нибудь на борту?» Молчание. - Я решил, что остался один. Я решил, что можно прыгать… (Лицо и руки у него уже были обожжены.) Я приподнялся, перетащил ногу через борт кабины и задержался на крыле. Потом наклонился вперёд: гляжу, штурмана нет… Штурман, убитый наповал огнём истребителей, лежал в глубине кабины. - Тогда я сдвинулся назад, посмотрел, - стрелка нет… Стрелок тоже был мёртв. - Я решил, что остался один… Он соображал: - Если бы я знал… я мог бы опять влезть в кабину… Горело не так уж сильно. Я долго держался на крыле. Прежде чем выбраться из кабины, я поставил самолёт на кабрирование. Машина шла правильно, дышать было можно, я чувствовал себя неплохо. Да-да, я долго держался на крыле… Я не знал, что делать… Перед Сагоном вовсе не возникало каких-либо неразрешимых проблем: он считал, что остался на борту один, самолёт его горел, а истребители всё заходили и заходили на него, поливая его пулями. Из рассказа Сагона нам стало ясно одно: он не испытывал никаких желаний. Он ничего не испытывал. Времени у него было сколько угодно. Делать ему было совершенно нечего. И постепенно я познавал это странное ощущение, иногда сопровождающее неизбежность близкой смерти: вдруг тебе становится нечего делать… Как это не похоже на всякие басни о дух захватывающем низвержении в небытие! Сагон оставался там, на крыле, словно выброшенный за пределы времени. - А потом я прыгнул, - сказал он, - прыгнул неудачно. Меня закрутило. Я боялся слишком рано дёрнуть за кольцо, чтобы не запутаться в парашюте. Подождал, пока не выровняюсь. О, ждал я долго… Итак, Сагону запомнилось, что от начала и до конца происшествия он чего-то ждал. Ждал, пока пламя станет сильнее. Потом, неизвестно чего, ждал на крыле. И во время свободного падения по вертикали на землю тоже ждал. И это был Сагон, да, это был заурядный Сагон, который, стоя над бездной, с недоумением и досадой топтался на месте». ( А. де Сент-Экзюпери. «Военный лётчик». Пер. А. Тетеревниковой). |
